12. Время эксперта Генеральный директор «Национального медицинского исследовательского центра радиологии» Минздрава, академик Андрей Каприн
Матвиенко Приятно слушгать профессионалов
Из стенограммы 505-го пленарного заедания СФ 19.05.21
Коллеги, продолжаем нашу работу.
В рамках нашей рубрики «время эксперта» выступит генеральный директор Национального медицинского исследовательского центра радиологии Минздрава России, главный внештатный онколог Минздрава России, доктор медицинских наук, академик Российской академии наук Андрей Дмитриевич Каприн.
Свой профессиональный путь Андрей Дмитриевич начал в Российском научном центре рентгенорадиологии, в котором с 1997 года занимал должности руководителя лаборатории, заведующего отделением, заместителя директора.
С марта 2013 года по настоящее время Андрей Дмитриевич является директором Московского научно-исследовательского онкологического института имени Герцена.
Андрей Дмитриевич – один из ведущих российских специалистов в области диагностики и лечения онкологических и урологических заболеваний, проводит разработку современных методов хирургического и комбинированного лечения злокачественных образований с применением достижений ядерной медицины. Он практикующий хирург, блистательный хирург, ежегодно выполняет более 100 сложнейших операций.
Кроме того, Андрей Дмитриевич активно участвует в подготовке молодых специалистов, заведует кафедрами Медицинского института РУДН и Инженерно-физического института биомедицины Национального исследовательского ядерного университета МИФИ.
Андрей Дмитриевич награжден орденом Почета, орденом Пирогова, имеет почетное звание «Заслуженный врач Российской Федерации», ряд других государственных и профессиональных наград.
И я очень хочу при всех вас от нашего имени поблагодарить Андрея Дмитриевича за очень тесное сотрудничество с Советом Федерации, с субъектами Российской Федерации, за потрясающие акции, которые мы вместе проводим и проводили.
Спасибо, что Вы находите на это время, Андрей Дмитриевич, Вам слова искренней благодарности. И, пожалуйста, Вам слово.
Давайте поприветствуем Андрея Дмитриевича Каприна. (Аплодисменты.)
Пожалуйста.
А.Д. Каприн, генеральный директор Национального медицинского исследовательского центра радиологии Минздрава России, академик Российской академии наук.
Многоуважаемая Валентина Ивановна, многоуважаемые коллеги! Рад и горд находиться на этой трибуне в этот день. Для меня большая радость выступить здесь и большая гордость. И я сегодня, когда ехал, вспоминал о Дне пионерии, и для меня, наверное, было так же волнительно, когда меня принимали в пионеры в этот день, День пионерии, как сегодня выступать здесь перед столь важным экспертным сообществом, людьми, которые руководят огромными регионами и законодательно несут очень тяжелую нагрузку, но нужную для нашей страны.
И спасибо, Валентина Ивановна, Вам и Совету Федерации за то, что онкология всегда находится в таком точном прицеле, как Вы сегодня говорили о стрельбе, и за то, что мы действительно видим поддержку и то отношение, которое заслуживает это нелегкое, но важное дело.
Я хотел бы обратить ваше внимание на то, что всех этих людей объединяет, к сожалению, общая болезнь. И, когда мы анализировали, от чего уходили маршалы Победы в 70, 70 с чем-то лет, пройдя много-много фронтов, мы поняли, что основная масса их (в 72, 73 года) ушла от тех локализаций, которыми мы с вами занимаемся. Это не для того, чтобы напугать, – это для того, чтобы понять, что все мы смертны. И, к сожалению, онкологические истории тут очень-очень разные, но в то же время очень тревожные.
Вот, например, я хочу сказать, что сейчас, по данным Всемирной организации здравоохранения, заболевает 12 миллионов людей в год, 18 миллионов людей болеет, и каждый день мы теряем от онкологических заболеваний 27 тысяч человек (каждый день!). Поэтому это такая серьезная борьба, которую надо вести вместе.
Все это начиналось… Вот говорят: раком болели мало. Наверное, раком болели мало, потому что не доживали до своего рака. Дело в том, что продолжительность жизни в древние времена была 40 лет у мужчин и 42 года у женщин. А мы с вами знаем уже, что если человек живет больше 65 лет, то каждые 5–10 лет у него прибавляется процент риска мутации всех наших генетических клеток, и мы с вами понимаем, что и риск развития онкологических заболеваний тоже выше.
Почему я показываю этот слайд? Да потому что по летописи мы видим, что и наши предки тоже болели онкологическими заболеваниями. И по тем вскрытиям, которые удалось сделать в Египте и на немецких средневековых кладбищах… Например, из 5 тысяч средневековых захоронений под Берлином 2471 человек – с доказанными онкологическими заболеваниями, то есть это и тогда была достаточно серьезная проблема.
Мы говорили сегодня о пионерии. И вот два пионера, которые здесь, в России, не будучи пионерами в детстве, собственно, начинали онкологическую службу. Это было очень непросто, но мудрость всегда была, конечно, у нас в стране велика. И вот были выбраны два человека, очень интересных два человека. Один из них Петр Александрович Герцен – потомок Александра Ивановича Герцена, его внук, но человек, который родился в Италии и учился очень много лет в Германии. А вот если мы с вами посмотрим, то, так как Россия все время воевала, а Германия находилась всегда в тени, все начиналось почему-то в Германии и Швейцарии. И вот вся онкологическая помощь тогда начиналась под патронажем (был такой) Цезаря Ру. Мы и сейчас часто делаем его анастомозы, говорим: по Цезарю Ру (представляете, сколько лет прошло?) Так вот, ученик Цезаря Ру – это Петр Александрович Герцен, который являлся шестым ребенком в семье, где мать была итальянкой, а отец Александр Александрович Герцен – прямой потомок Александра Ивановича.
И был выбран наш патриот, который воевал в свое время, военный хирург, орденоносец, Николай Николаевич Петров, который приглядывал за Петром Александровичем – а он приглядывал за Николаем Николаевичем. Но это были бесконечные споры, которые заканчивались не всегда, в общем-то, знаете, благоприятными вещами, – доходило до личных оскорблений. Эти люди лично очень дружили, просто разные школы – столкновение этих школ. А так во всем мире. И я вижу сейчас еще больше, до наших поездок, что так и в других странах.
В то же время в нашей стране наше правительство понимало всегда, что надо уделить отдельное внимание онкологической службе. Вот посмотрите на постановление Совета Народных Комиссаров СССР, на то, когда оно было подписано. А было подписано оно 30 апреля 1945 года. Вы, конечно, понимаете, что это был за день – в этот день водружалось знамя над Рейхстагом, и больше не было других забот у нашей страны и у Совета Народных Комиссаров, кроме как подписывать и обсуждать этот указ в этот день. Значит, понимали, что вернуться… доверяли и Николаю Ниловичу Бурденко, доверяли Вишневскому, которые пришли к Иосифу Виссарионовичу и сказали: «Будет другой враг. Придут из концлагерей, придут мигранты, необследованные, придут фронтовики. Закончится этот стресс, начнется другой стресс, который будет манифестироваться онкологическими заболеваниями». И тут же это было все решено. И Александру Ивановичу Савицкому тогда уже, в 1945 году (Петр Александрович Герцен был очень пожилым человеком), было доверено создать эту службу. И в грамоте о награждении Героя Социалистического Труда было написано: «За создание онкологической службы в СССР». И было быстро-быстро создано 129 прекрасных диспансеров, которые развивались в СССР, а потом из них получилась и часть институтов, которые сейчас являются национальными медицинскими исследовательскими и так далее.
Вот на этом слайде я хочу показать, как сейчас выглядит служба. Это 89 диспансеров, несколько онкологических больниц, четыре национальных медицинских исследовательских центра, один из которых доверена честь возглавлять вашему покорному слуге (третий). При этом, конечно, ростовский НМИЦ онкологии имени Николая Николаевича Блохина и НИИ онкологии имени Николая Николаевича Петрова – все это наши дружественные организации. Есть еще семь институтов, которые занимаются онкологическими проблемами.
Что появилось нового? Из нового, что появилось, – мы с вами получили так называемые референсные позиции. Что такое референсные позиции? Мы теперь отвечаем за те телемедицинские консультации, которые происходят. Это здо́рово, потому что мы с вами начинаем понимать ту ответственность, которая лежит на национальных медицинских исследовательских центрах.
Более того, если мы видим, что с нами плохо выходит на контакт один из регионов, то мы понимаем, что там что-то со службой. Почему? Потому что когда я заставляю своих сотрудников выходить на связь с нашими коллегами в Германии и в Японии, я вижу, как они владеют материалом, когда они докладывают по пациенту. И если это плохо, то я понимаю, что это врач с низкой квалификацией.
О чем мы задумываемся, когда на нас не выходят из регионов? О том, что, видимо, слабая служба – они не могут доложить и боятся тех вопросов, которые последуют из национальных медицинских исследовательских центров, и стесняются этих вещей. И вот это нас настораживает. Поэтому мы будем обращаться к вам тоже за поддержкой, чтобы примерное количество (понимание) сложных пациентов из регионов консультировалось.
Это не задача – забрать пациента (у нас, я вас уверяю, сейчас огромное количество пациентов, которые желают попасть в национальные медицинские исследовательские центры), это создание такого стандарта, чтобы пациенты, во всяком случае, не хуже лечились, чем это бывает в других странах.
Что же сейчас происходит? Сейчас 49 онкологических... в Японии, например, 49 онкологических... Почему я взял Японию? Да потому что население схоже. И у них огромные наработки с 50-х годов. У нас до обращения президента в 2018 году считалось, что с онкологической помощью у нас все замечательно, а они поняли, что у них с этим делом неважно, после войны. И они начали создавать... В 1964 году они уже создали национальную стратегию по борьбе против рака пяти направлений. Я вам должен сказать, что (я у них бываю и являюсь членом ассоциации японских онкологов) у них бесконечно идут споры и они не удовлетворены своим состоянием онкологической помощи. Более того, самый нападаемый министр у них среди общественности – это министр здравоохранения по онкологической помощи. А мы с вами понимаем, насколько они здорово сдвинулись вперед. Причем канцер-регистр они ведут.
Почему «провалилась» Европа сейчас, во время COVID, и что произошло? Они «провалились» с онкологической помощью, это я вам говорю совершенно ответственно, потому что я общаюсь практически со всеми главными онкологами европейских стран. Со Швецией мы связывались буквально недавно, я второй раз с главным онкологом Швеции разговаривал по телемосту. Они пошли по пути, по которому уговаривали и нас идти уже в настоящее время. Дело в том, что... Я вам показал, что у нас служба была создана так, что это были диспансеры, которые находились на местах. Что произошло у них? Они, для того чтобы удешевить ситуацию (и это очень логично), сделали так, что в крупных университетских клиниках открыли онкологические отделения. Это позволяет моментально спуститься из другого отделения консультанту, проконсультировать пациента и воспользоваться, конечно, той аппаратурой, которая уже есть в университетской клинике. Когда произошла эта ковидная история, то все эти отделения были закрыты и перепрофилированы. И онкологические пациенты были вынуждены... Они потеряли 58 процентов мощностей онкологической помощи. Это очень много. И мы видим это...
Вот видите, эта глобализация, которую я попытался показать на слайде, тоже их подвела, потому что они сделали несколько референсных центров, которые находились в разных европейских странах. Например, в Нидерландах лучше химиотерапия, они сделали Нидерланды таким вот центром.
Это вот наша привычка находиться в ситуации сложной. Что с мировой статистикой? С мировой статистикой… Мы видим, что в основном уносит жизни рак легких. Я хочу к вам, как к большим организаторам, обратиться: не надо ругать своих онкологов за заболеваемость. Многие говорят: надо уменьшить заболеваемость. Это категорически неправильно. Заболеваемость – демографическая история. Чем старше мы будем и чем дольше мы будем жить (80+, о чем мы с вами слышим), тем больше будет онкологических заболеваний. Поэтому мы с вами понимаем, что, если мы видим, что заболеваемость у нас падает и смертность, это не так. У нас не может быть меньше… Например, если в Дании 600 человек на 100 тысяч населения болеют, то мы с вами должны понимать, что не может у нас болеть 300. Значит, где-то 300 у нас, извините за вульгаризм, гуляют, и мы их потом получим в четвертой стадии с одногодичной летальностью.
Кстати, одногодичная летальность – это совершенно замечательный индикатор, придуманный только в нашей стране, но он нужен, потому что мы понимаем, что такое высокая одногодичная летальность – это выявили и сразу похоронили. И сами понимаете, что за служба существует... А наша с вами задача – накопить как раз контингент больных наблюдаемых высокий и заставить жить даже при распространенных стадиях, а есть для этого уже сейчас современные технологии.
МАИР – та организация, которая следит за раком. Но я должен вам сказать, что эксперты нашего института находятся в МАИР. И я с гордостью сообщаю, что два наших сотрудника аккредитованы в МАИР. Это международная организация при ВОЗ, которая занимается раком. И я должен вам тут обязательно сказать, что, конечно, факторы – курение, асбест, вредные факторы, такие как переедание, ожирение, – доказано, влияют на количество раковых больных.
На что еще я хотел бы обратить внимание? Помните, мы говорили о том, что умирают от COVID? Да, от COVID, конечно, умирают, но я хочу напомнить, что по-прежнему, несмотря на то что мы говорим сейчас о COVID и других инфекционных и неинфекционных заболеваниях, в мире каждый день мы теряем 26 тысяч человек от рака.
Хочу напомнить о том, что у нас с вами, конечно, есть некоторые послабления в службе, но тот индикатор, который перед нами поставил президент (а это 185 человек на 100 тысяч населения смертности), никто с нас не снимал. И поэтому как мы будем отчитываться в 2024 году, нужно будет смотреть, потому что сейчас есть некоторые перекосы, в том числе и с диспансеризацией, которую мы невольно вынуждены были сократить.
Что же мы хотим от онкологической службы, от нас самих, от наших смежников и от людей? Конечно, это дорогущая специальность, которая требует перевооружения, она междисциплинарная. Ужасно плохо, что мы не выпускаем свою тяжелую технику – диагностическую и, конечно, лучевую.
Какие риски у нас сейчас есть? Это, конечно, сервис. И мы видим сейчас по сервису, что 10 процентов остается. Можете себе представить: вот стоит в институте один из аппаратов – кибернож, который раньше, когда доллар стоил 30 рублей, стоил 300 миллионов, и сейчас 10 процентов (они нам не поднимают…), 30 миллионов, в год за один аппарат институт должен отдать за сервис. Это, значит, мы с вами… А таких аппаратов (я очень горжусь этим) в институте 30. И вот мы с вами должны сейчас посчитать, что такое… Обслуживаем не мы эти аппараты, и в то же время мы с вами понимаем, что это такое. И они тоже стареют, и опции у них тоже меняются. И нам, конечно, хочется лечить новыми опциями. И тут, конечно, нам очень нужна наша машина с нашим сервисом.
В чем нас COVID перевоспитал? Мы стали очень активно пользоваться телеконсультациями. Телеконсультация, я считаю, – замечательная история в части того, чтобы не бросить наших дорогих коллег в самой отдаленной точке страны без помощи.
Вот, например, наш аппарат, протонный аппарат, который сделал наш инженер Владимир Егорович Балакин. Он сделан в Калужской области и сейчас работает, но он у нас один, и он не пущен в серию, и все это до сих пор так и есть, это уже продолжается около семи-восьми лет. Аппарат прекрасный, сервис… В общем, нам за 15 миллионов (я вам хочу озвучить) коллектив после пятилетней работы сделал полный апгрейд аппарата, полный сервис, и мы получили замечательный аппарат, и сейчас тоже продолжаем работать. А мы с вами знаем, что у нас таких центров еще два – в Димитровграде и Санкт-Петербурге, но там стоят импортные машины, которые, конечно, от наших многоуважаемых коллег потребуют огромных затрат.
Но без чего мы не можем обойтись? Вы видите, что ваш покорный слуга здесь подписывает ионный аппарат, который должен зайти в нашу страну. Это супер-прецизионная лучевая терапия, которую, к сожалению, делают только наши японские коллеги. Но, к нашей гордости, ни американцы, ни китайцы его тоже повторить не смогли, и они тоже покупают эти японские машины. В этом они вот такие. Поэтому такие вещи тоже нужны, но это единичное исполнение.
Что интересного мы сейчас делаем? Сейчас мы делаем вместе с институтом Духова (это «Росатом», вчера мы там были) нейтронную терапию. Вот видите, нейтронная терапия… Я уж не показываю, какой это был запущенный случай, и вот видите, какой результат. Это совершенно обычный наш пациент. Для того чтобы мы с вами говорили об образовании… Вот как пациент может проходить в стране с такой опухолью, не обращаясь, три года? Вот какая наша работа? Не очень хорошая. Это, конечно, я беру на себя как главный онколог, мы плохо еще работаем.
Теперь – радионуклиды. По радионуклидам мы тоже, к сожалению, отстаем. Сейчас радионуклидов… Представляете, причем это мы, ядерная держава, собственно, которая придумала эти радионуклиды. Многое с наших заводов, в том числе из Димитровграда, отправляется туда, превращается в препараты и возвращается к нам. И такой «туризм» радионуклидов стоит достаточно дорого.
В институте мы продолжаем разрабатывать радионуклиды, новые препараты. И вот здесь кроется действительно огромная мощность – мощность в том, что мы с вами можем лечить метастатических больных с помощью радионуклидов. При некоторых локализациях можно продлить жизнь на пять лет (в некоторых локализациях в 38 процентах случаев). Что такое пять лет для человека с метастазами? Да он успеет еще очень многое сделать для страны, он успеет вырастить детей, выпустить их из института и так далее.
Причем это сырье, которое делается у нас в стране, я хочу повторить, и потом оно попадает за рубеж, пакуется и приезжает к нам. Огромный тоже рынок. Один пример: наши американские коллеги посчитали, что внедрение лютеция-177 для борьбы с метастазами и раком предстательной железы на международном рынке принесет им (это не мои данные, их можно проверить) 26 млрд долларов. Разве они будут отдавать этот рынок нам? Конечно, нет, нам надо за него побороться. А лютеций мы делаем сами, но в виде сырья отдаем в том числе и за рубеж.
Ну и один из заключительных слайдов. Что мы можем вообще тиражировать? Мы, конечно, можем тиражировать радиотерапию – это точно то, о чем я сейчас пытался рассказать. И у нас есть еще очень интересные разработки. Мы сейчас делаем радиоэмболизацию опухолей печени, метастазов в кости и метастазов в печени, это замечательные совершенно разработки. К сожалению, рак, колоректальный рак запущенный, – как правило, это метастазы в печени. Эти больные списывались абсолютно уже со счетов онкологов, наблюдателей и так далее.
Но мы с вами должны понимать, что сейчас мы покажем это отделение… Вы, конечно, знаете эндоваскулярные отделения, которые борются с инфарктом миокарда, когда они расширяют сосуды и ставят стент. Мы, онкологи, придумали все наоборот – сужать сосуды, которые приносят кровь к опухоли, и вместо (извините за такое обычное…) этой вот затычки еще ставить радионуклид, который посылает гибельное облучение для клетки. Потрясающие совершенно результаты, которые, кстати, в нашей стране являются пионерскими.
Более того, я должен сказать, что после демонстрации из института, который является нашим филиалом в Обнинске, наши израильские эксперты тут же нас включили в группу экспертов. Почему? Потому что они стали к нам ездить до вот этого карантина и смотреть, как мы это делаем. И они, конечно, будут это внедрять, тут не нужно никому объяснять. Тут же мы получили заявки из Пакистана и от китайских коллег, что они тоже хотели бы к нам приехать для обмена опытом, и они, конечно, приедут, и мы не можем отказать и, в общем-то, не должны. Но как тиражировать? Мы должны, значит, быстрее тиражировать. Где у нас нет эндоваскулярных аппаратов? Да у нас практически в каждой областной больнице есть. Конечно, лечить инфаркты надо, но, если мы в другое время будем заниматься радиоэмболизацией, мы получим с вами другие цифры специфической выживаемости онкологических пациентов.
К сожалению, мы ангиографы только не делаем, все равно придется покупать, поэтому к этому готовьтесь. Если будет больше процедур, придется покупать больше ангиографов – тут уж никуда не пойдешь.
Вот интересно – сеть амбулаторных центров. Помните, сколько было споров? ЦАОП вот эти. И тут битва была не на жизнь, а на смерть, многие были против. Я вам честно скажу, что, особенно в момент COVID, когда мы внедрили телеконсультации, мы увидели, что это серьезное и хорошее дело. Во всяком случае онколог, который находится… Страна у нас, конечно, огромная, и онколог должен быть ближе к самой дальней точке региона.
И здесь мы с вами можем ему помочь, особенно если мы интегрируем вот эту вертикально интегрированную информационную систему, которую продвигает Михаил Альбертович, с тем регистром, который есть. Когда-то это заработает, если министр будет продолжать последовательно это делать (а он это делает), и мы увидим с вами, конечно, что помощь неоценимая. Конечно, человеку, который находится один на один в отдаленном регионе с пациентом, трудно, и ему нужно помочь. Для этого, собственно, эксперты, для этого референсный центр и для этого наш с вами национальный медицинский исследовательский центр, и мы можем это делать.
Вот посмотрите на этот слайд – насколько увеличилось количество телемедицинских консультаций в 2020 году. Вы видите, что если в 2019 году было 2 тысячи, то сейчас практически 5 тысяч телемедицинских консультаций. Причем они все очень ответственные, потому что там сидят онкологи, они потом нам просто дают обратную связь, говорят: вы так наконсультировали, например, что у нас там… Это только наш центр, а таких центров четыре. И они, конечно, предъявляют претензии. Мы можем проводить школы, можем разбирать, почему мы неправильно проконсультировали. Это тоже очень хорошая наука.
Вот это сложный (он нагрузочный) слайд, но чтобы вы понимали, что мы с вами все равно должны пользоваться теми технологиями, которые есть, и контрольно пронизывать вот этой интегрированной системой мы тоже должны. Для чего? Для того, чтобы мы контролировали себя и сами, чтобы мы видели, как мы в регионы внедрили ту или иную методику. К сожалению, разные регионы. Очень много, конечно, зависит от главного онколога. Как всегда, роль личности в истории никто не отменял. Есть, конечно, очень активные ребята, которые ни на чем делают прекрасную службу, а есть, конечно, которым достается неплохая служба, и она начинает закашивать.
На что еще мы обратили внимание? Мы обратили внимание на то, что, если мы не строим новые онкологические диспансеры, онкологи – молодые ребята все равно (даже несмотря на нормальную зарплату для них) переезжают в центр. Почему? Потому что они не видят перспективы развития. Вот в тех регионах, где мы заложили новые онкологические центры и где будет точно стоять новая аппаратура, и ребята это видят, там они остаются. Почему? Я еще раз хочу сказать: потому что они хотят видеть перспективу роста не только в зарплате, а, конечно, в развитии своего потенциала. И об этом не надо забывать. Вот даже если долго, медленно, тяжело строится, но видно, что растет корпус, вот здесь они будут работать, это останавливает.
Что еще здорово? Здорово то, что нам разрешили сейчас, многим онкологам, работать офф-лейбл. Что значит работать офф-лейбл? Это когда мы видим, что уже ничего не помогает, – есть национальный медицинский исследовательский центр, есть группы онкологического консилиума, так называемые, которым позволено назначить терапию не так, как это положено по инструкции, а в зависимости от того, какой мы получили морфологический или генетический анализ. Сейчас генетика, молекулярно-генетические исследования – на вооружении. И мы видим, что это опухоль, мы видели удивительные сейчас вещи в последнее время. Например, у мужчины рак мочевого пузыря, и мы видели, что там присутствуют клетки, схожие с опухолью молочной железы. И мы назначали таким мужчинам «Герцептин», продолжая жизнь в том комплексе, который есть. Что это? Это, конечно, генетические исследования. Это уже тот бастион химиотерапии, который позволяет уйти вообще за линию горизонта, назначая не только таргетную, а суперпрецизионную терапию. Но это, конечно, особый пул пациентов, который уже прошел тот стандарт, который должен быть.
Растет количество онкологов. Я вам должен сказать, что это здорово. Потому что я застал время, когда начиналось и никто не шел в онкологию. Сейчас мы получаем, благодаря, кстати, такому вниманию к онкологии… Вот в прошлом году на 16 бюджетных мест пришли 358 ребят. Не знаю, больше это, чем во ВГИК, или нет, но больше, чем в ГИТИС, – это точно. И мы получили ребят с двумя языками. Более того, мы брали к себе ребят, оплачивая себе сами, когда у нас кончились места, такие были толковые ребята. Это что значит? Есть, например, количество бюджетных мест, и стоит это 300 тысяч. Я с ним дополнительно оформляю договор, что он остается у нас, потому что толковый мальчик или девочка, сами платим. Но мы ничего не получаем за это, сами понимаете, но он остается в институте. А такие кадры в институте нужны. Приезжают ребята из разных мест. Плохо, когда они не возвращаются. Вот это наша с вами совместная работа. Вы знаете, что системы распределения нет. И как заставить туда вернуться – это уже наша с вами… тут нужно мыслить вместе. С бухты-барахты тут не придумаешь, это люди. Конечно, квалифицированный не поедет.
Что произошло во время COVID (предпоследний, по-моему, слайд)? Я должен сказать, что во время COVID не закрылось ни одно онкологическое учреждение, мы не бросили ни одного онкологического пациента. За это низкий поклон, конечно, и руководству страны, и министру. Решался этот вопрос, по перепрофилированию онкологических диспансеров. Я, как один из главных специалистов, это тоже все слышал. Но было принято жесткое решение, и очень правильное. Потому что, еще раз хочу сказать, для онкологических пациентов, которых исключают… Каждый год это 58 процентов, мы увеличиваем процент запущенных случаев. Это колоссально. Поэтому, слава богу, этого не произошло.
Хочу еще раз поблагодарить Совет Федерации за тот «Онкопатруль», который мы проводим. Этот «Онкопатруль» – действительно замечательная история. Это не популистская акция, а популяризирующая и настраивающая население на борьбу с онкологическими заболеваниями.
И я хочу поблагодарить (на следующем слайде просто уже…) партнеров наших, и, конечно, Совет Федерации здесь, и пациентские организации. С пациентскими организациями – это замечательная история, благодаря им мы получаем обратную связь.
Спасибо вам большое за внимание и долготерпение.
Председательствующий. Коллеги, давайте поблагодарим Андрея Дмитриевича за очень содержательное выступление. (Аплодисменты.)
Знаете, я все время ловила себя на мысли, как приятно слушать настоящих профессионалов, людей-специалистов, людей, увлеченных своим делом и понимающих стратегию.
Андрей Дмитриевич, огромное удовольствие от Вашего выступления. И спасибо Вам огромное за то, что Вы делаете. И мы Ваши союзники. Если что-то от законодателей, от палаты регионов требуется – мы всегда рядом.
А.Д. Каприн. Мы это чувствуем, видим. Спасибо.
Председательствующий. И спасибо за миллионы спасенных жизней благодаря Вашему труду. Спасибо огромное. (Аплодисменты.)